«Утром здоровались с соседом, вечером переступали через его тело». История UI/UX дизайнера в LinkUp, который вывез семью из оккупированного Мариуполя

Уехал за два дня до войны

Я родом из Мариуполя, потому война для меня началась не 24 февраля, а восемь лет назад. В 2014-м мне было 18, я жил в Донецкой области и уже переживал подобный период растерянности, страха и непонимания, что делать дальше. Но тогда Мариуполь удалось отстоять и люди в нем продолжили жить более-менее нормальной жизнью. В 2016-м я поступил во Львовскую политехнику, переехал во Львов, а затем нашел работу UI/UX-дизайнера в IT-компании.

В начале февраля я приехал к родным в Мариуполь, планировал остаться на месяц. Как и по всей Украине, люди там были встревожены возможным наступлением, но эвакуироваться в большинстве своем не планировали. В какой-то момент появилась информация, что Россия начала отводить войска.

А 16 февраля Ринат Ахметов заявил, что инвестирует $1 млрд в новый металлургический завод в Мариуполе. Все думали: «Ну, если такой человек это говорит, значит, он в курсе, что все будет хорошо». И расслабились.

20 февраля мы проснулись от таких громких взрывов, каких не слышали с 2014-го. Знакомые из ВСУ сказали, что лучше уехать из города. Я пытался убедить родных поехать со мной во Львов. Людям постарше трудно оставлять все, что они нажили в течение жизни, поэтому они отказались наотрез. Наконец 22 февраля я вернулся во Львов, а 24-го отец разбудил меня звонком и сообщил, что началось полномасштабное наступление.

В первые дни в Мариуполе было более-менее нормально: обстреливали в основном район Восточный, который ближе всего к России. Мой отец даже ходил туда взглянуть на разрушения и сам попал под обстрел, но все обошлось. На третий-четвертый день меня начало отпускать: родные выходили на связь каждый час, говорили, что у них все в порядке.

Как не сойти с ума, пока родные в оккупации

1 марта я потерял связь со всеми друзьями и родными в Мариуполе. Буквально вчера я с ними разговаривал, а теперь никакого ответа. Успокаивал себя: «окей, пройдет пару дней и связь восстановится». Так прошел день, два, неделя, потом две недели. Днем я еще держался, «накрывало» с наступлением темноты — было тяжело находиться самому в пустой квартире. Отвлекали коллеги и друзья, мы прогуливались с ними по городу и разговаривали, но вечером оставался сам, и снова становилось плохо.

Постепенно кто-то из знакомых давал о себе знать. Казалось, что вышли на связь уже все, кроме моей семьи. Я звонил им тысячу раз: держал телефон и непрерывно набирал, надеясь, что сигнал пробьется хотя бы на мгновение. Но все зря. В эти моменты я стал очень ценить семью. Всем, с кем виделся, говорил: если есть возможность быть рядом, цените это. Война списала все мелкие конфликты и недоразумения, просто хотелось, чтобы они выжили.

Отвлекался работой. Говорил так: мы с коллегами много донейтим на ВСУ, так что если перестанем работать, будет только хуже. Через три недели почувствовал странное спокойствие. То ли подсознательно чувствовал, что с родными все хорошо, то ли начал принимать мысль, что могло произойти что-то роковое, не знаю. А потом почти в полночь услышал звонок в Телеграм. На мгновение я даже завис и не поверил своим глазам: звонила мама.

Три недели без связи

Со временем мои родные рассказали, что эти три недели в Мариуполе не было связи, света, воды, газа и отопления. Связь пробивалась в другом районе, но идти туда было опасно — город непрерывно обстреливали.

Прямо через наш девятиэтажный дом кафиры и украинские военные перестреливались между собой — это длилось около двух недель. В наше здание прилетало несколько раз.

На других фотографиях, которые я находил в сети, части дома не было. Возможно, сейчас многоэтажки нет совсем. Так же нет бабушкиного дома и нашей машины — «прилетело» в гараж, где она стояла.

Все мои родные (мама, отец, 17-летняя сестра, дедушка с бабушкой и тетя с мужем и дочерью) съехались в одно место и жили в подвале, а еду готовили на улице на костре, вместе с соседями. Дневная порция на каждого человека могла бы уместиться на половине ладони. Женщинам, мужчинам, детям выдавали все равно — все делили между собой поровну из общих запасов. В таких условиях все очень сильно похудели. А еще вся моя семья во время оккупации переболела ковидом: живя в подвалах, люди заражали друг друга. Мы до сих пор решаем проблемы с их здоровьем.

Угроза умереть была каждую секунду. Утром мои родители здоровались с соседом, а вечером уже переступали через его мертвое тело в подъезде.

Несколько раз пули пролетали прямо возле головы. Хуже всего справлялась моя 17-летняя сестра, она не выдерживала психологически и каждый день плакала. Однажды родители оставили ее в подвале и отправились готовить еду на улице.

Выбор между плохим и еще хуже

Эвакуацию в Украину россияне не разрешали, поэтому выбор был между плохим вариантом и еще хуже. Либо соглашаться на эвакуацию на захваченные русскими войсками местности, либо оставаться в Мариуполе и погибнуть. Мои родные хотели выжить, так что в один из дней они собрали вещи, посадили в рюкзак собаку и 9 часов ехали в автобусе в оккупированный Новоазовск — их пообещали отвезти в местную школу.

На одном из блокпостов моему 80-летнему дедушке стало плохо — он потерял сознание. Тогда папа рискнул жизнью — он подошел к вражескому блокпосту и под дулом автомата попросил, чтобы их подвезли. Кафиры согласились, и сейчас я понимаю, что моим родным очень повезло, потому что в Мариуполе расстреливали людей, которые просто шли за водой или хлебом.

Фильтрация

В Новоазовске в переполненные классы и спортзалы школы ежедневно прибывало по 800 человек, но по крайней мере там была возможность наконец-то зарядить телефон и связаться с родными. Именно оттуда мама впервые за три недели смогла позвонить мне. Все эвакуированные около недели ждали фильтрации, затем их в основном отправляли в оккупированный Донецк.

Во время фильтрации людей отвозили в так называемый отдел, устраивали допрос и проверяли личные вещи, особенно телефоны. До этого момента важно удалить все мессенджеры и фотографии российской техники и разрушений. Любые картинки или сообщения, направленные на поддержку Украины, могли угрожать пленом.

Мою 17-летнюю сестру забрасывали провокационными вопросами: «Под кем (Украиной или россией), по твоему мнению, в результате останется такой-то город?», «Есть ли у тебя друзья, которые поддерживают Украину?», «Если есть — дай нам их данные». Давили психологически, и вместе с тем успокаивали: «Это останется между нами, с тобой ничего не будет». Она держалась стойко, отвечала нейтрально, на большинство вопросов говорила: «Не знаю».

Тех, кто успешно прошел фильтрацию, в большинстве своем отправляли в оккупированный Донецк. Вернуться оттуда в Украину невозможно, поэтому люди ехали в Россию, затем через Турцию или Польшу возвращались в Украину. Для восьми человек с собакой это было бы слишком тяжело и дорого. Мой отец задумал найти бусик, чтобы вернуться в городок Мангуш. Этот поселок в Мариупольском районе, рядом с Новоазовском, там жил наш дальний родственник. Тогда эту территорию еще не успели оккупировать, и через нее можно было вернуться в Украину.

Путь в Украину

Из-за стресса и тяжелой дороги у моих дедушки и бабушки начали отказывать ноги — они почти не ходили. Ссылаясь на это, отец попросил кафиров, чтобы нас выпустили в Мангуш. В конце концов, они согласились, оставалось найти, чем туда уехать.

Поговорив с разными людьми, отец нашел мужчину с бусиком на украинских номерах — ему нужны были деньги, и он согласился его продать. Запросил  $7000. Я перечислил все свои сбережения, которые откладывал из зарплаты, но этого не хватало, поэтому попросил помощи у коллег.

Мои коллеги откликнулись, скинулись деньгами, и отцу удалось выкупить этот бусик. Так семья очутилась в Мангуше.

Дорога во Львов была тем еще квестом, потому что ехать пришлось из-за многочисленных блокпостов, под обстрелами и по «зеленым коридорам». Расстояние, которое в мирное время можно проехать через час, они преодолевали 12 часов.

Понимая, что пожилые люди могут не пережить такой путь, семья оставила моих бабушку и дедушку в Мангуше с родственником. Сами почти две недели добирались до Львова, для меня это время длилось целую вечность.

По дороге попали под обстрел: бусик помяло ударной волной, а заднее стекло посыпалось. В Полтаве сняли хостел, чтобы немного отдохнуть — они впервые за два месяца смогли умыться в умывальнике и нормально поесть.

Начали жизнь сначала в 50+

После спасения моих родных прошло около двух месяцев. Впереди еще много бюрократических и медицинских вопросов. Им трудно приходить в себя: война обнулила все, что у них было. Моим родителям придется начинать жизнь заново в свои 50+. Они понемногу приходят в себя, но моральное состояние всех моих родных до сих пор тяжелое. Думаю, их психика сломана навсегда.

Сейчас мы живем вшестером с собакой в двухкомнатной квартире во Львове. Чтобы арендовать еще одно жилье, нужно найти работу родителям, но переселенцам с этим тяжело. Моя мама была главным бухгалтером, но новую работу пока найти не может. Отец всю жизнь работал в морском порту. Во Львове для него нет работы.

Мы как бы поменялись местами: теперь я тот самый «взрослый» человек, который должен помочь им встать на ноги в новой жизни. Такой многодетный отец. Но проблемы с жильем и работой — это все мелочи, которые можно решить. Главное, что они живы и целы.

Читайте главные IT-новости страны в нашем Telegram

По теме

Читайте главные IT-новости страны в нашем Telegram

«Топили снег, чтобы получить воду, спали в коридоре одетым». Небольшая IT-компания едва выбралась из Мариуполя. Вот как это было

По теме

«Топили снег, чтобы получить воду, спали в коридоре одетым». Небольшая IT-компания едва выбралась из Мариуполя. Вот как это было

24-летний Data Scientist из Мариуполя опубликовал свой дневник о буднях в городе в осаде и бегстве из ада. История с хеппи-эндом не без помощи LinkedIn

По теме

24-летний Data Scientist из Мариуполя опубликовал свой дневник о буднях в городе в осаде и бегстве из ада. История с хеппи-эндом не без помощи LinkedIn